На точке двух миров
Стояли мы в огне
Пылали облака, и ты сказала
Давай убьем любовь
Не привыкай ко мне
Давай убьем пока её не стало
Рукия знала, что это ничем хорошим не кончиться. Ничего в её жизни, на самом деле, хорошо не кончалось. Это можно было назвать судьбой, кармой, невезеньем. Она предпочитала именовать это проклятьем. Но суть от этого не менялась. Хорошего конца по определению не могло быть, а если ты это знаешь, так зачем начинать заведомо обреченное дело?
Рука девушки, словно питая ледяное спокойствие от белоснежной рукояти, покоилась на катане. А пальцы дрожали. Почти так же, как тогда, когда тонкое лезвие пронзило грудь рыжего взбалмошного мальчишки, так смешно пытающегося скрыть страх и отчаянье за грозно насупленными бровями. Почти. Потому что сейчас перед ней стоял Временный Шинигами, а не тот человек, которого она встретила несколько сотен смертей назад. И самое ужасное, что убийца – он.
Когда сильные, немного смуглые пальцы забавного парнишки, что видит духов, впервые коснулись её меча, Рукии показалось, что катана засветилась изнутри. Наверное, никогда она ещё не чувствовала касания столь чистой души. И создалось впечатление, что Соде но Шираюки сама дернулась вперед, пронзая кожу, кромсая ткани, пытаясь добраться ближе, ещё ближе к тому яркому свету.
Сейчас катана сияла сама, Ичиго когда-то назвал её «лунным лучом», а Кучики всё прятала глаза и сжимала рукоять. Она-то знала, чего стоит холодный блеск её оружия. Она-то знала, что бледная, ни на что не способная луна лишь отбивает свет яркого, незыблемого солнца.
А сейчас… сейчас она не дотягивается. Вот оно, плечо Ичиго, теперь ещё выше, нежели её черноволосая макушка. Вот оно, солнце, ещё дальше, гораздо дальше того места, где его лучи ещё освещают тусклую, мертвую, жадную к теплому сиянию луну. Куросаки ничего не замечает, всё так же закатывает глаза на грубые ответы, наиграно грозно возмущается несправедливым пинкам и подзатыльникам, пытается заглянуть в тёмные фиолетовые глаза. Всё ещё тот смешной рыжеволосый мальчишка, каким и был несколько сотен смертей назад. Может, потому, что, на самом деле, убийца – она?
- Давай помогу, дура, - беззлобно бросает Ичиго и протягивает широкую ладонь девушке. Рука чистая. Они дрались с немалой группой пустых, измазались в грязи, пыли, отвратительной реяцу падших душ, а рука, уверенно тянущаяся к ней – чистая.
- Не лезь, {censored}, я сама, - не фыркает, а как-то даже слишком грубо бросает Кучики и поднимается, опираясь на свой меч, оставляя алые, неуместные разводы на белоснежной рукояти. Её бледные, дрожащие руки – испачканные.
Рукия поднимает взгляд на небо – оно раскинулось высоко над Каракурой, щедро заливая вечерний город цветами заката. Солнце пылало багряным, пачкая белоснежные облака в своей крови. Так всегда перед тем, как на совсем тёмном небе появляется луна. Так всегда – холодная, желтоватая, испачканная луна появляется, убив солнце.
- Пойдём, скоро совсем стемнеет, - слегка обижено ворчит Куросаки и тянется к плечу девушки, чтобы по обыкновению слегка встряхнуть, приободрить… Но получает только не столько болезненный, сколько обидный шлепок по ладони, отталкивающий протянутую руку. Резонанс от удара проходит по мышцам и достигает сердечной, заставляя её ошеломленно сбиться с привычного ритма.
- Не прикасайся, - почти как «не привязывайся», «давай убьем то, что есть между нами, лишь бы оно не переросло во что-то большее». Кучики бормочет, отчаянно кусая губы, и смотрит. Смотрит на тающий лёд, на бушующий огонь, в котором горит душа Ичиго, но только не в глаза. Если посмотреть в теплые карие радужки – огонь перекинется на неё. А она не выдержит, она не он, она сгорит, позволив душе в который раз обуглиться. Она смотрит и не замечает, что стремительные, живые, алчные языки пламени уже лижут короткие пряди черных волос, охватывают пожаром тщетно сопротивляющуюся душу. Зыбкий костёр уже давно перерос в стихию.
- Что ты там бубнишь? – хмурится Куросаки и осторожно касается лба девушки своей ладонью. – У тебя, похоже, жар.
Конечно, это всё жар. Конечно. Как она сама не догадалась? Что за бред? Какая любовь? Убить? Но ведь они уже убили пустых. Какой ещё огонь? Наверное, галлюцинация, ведь сейчас ничего подобного и в помине нет. Чушь какая-то.
А пламя, когда Временный Шинигами коснулся лица девушки, охватило обоих, успокаиваясь, защищая, прекращая уничтожать обоих изнутри, и свернулось калачиком, словно верный сторожевой пёс, у красной нити, что звонко натянулась между сердцами обоих.
Ты лучше
Ты круче
Ты сможешь
Я в курсе
Рукия, похоже, до сих пор считает его твердолобым юнцом. Думает, что он слеп и глух. Но он слишком хорошо чувствует, какие стены она строит. Медленно, с трудом, таская камни непонимания, холодности, безразличия и обдирая нежную кожу, раня тонкие пальцы. Она строит стену между ними, не жалея сил. Зачем? Он где-то провинился? Он её обидел?
Ичиго помнит, как они встретились. Это было совсем недавно, несколько счастливых побед назад. Он помнит, как боялся, как холодела кровь в жилах от рева пустого, как метались в голове панические мысли. Он помнит, как спрашивал себя, зачем ему всё это, за что ему всё это и что он будет делать с этим дальше. Он помнит, как заглянув в уверенные, решительные, спокойные фиолетовые глаза, сам напоролся на меч и почувствовал, как его выворачивает наизнанку – привычное понимание мира, взгляды, принципы, душу. А глупая мелкая шинигами смотрела. И Куросаки выпрямлял спину, пафосно закидывал тяжеленный тесак на плечо, словно до этого только тем и занимался, а непривычные к такому мышцы ныли и требовали прекратить такое издевательство. Но он не обращал на это внимания. Потому что знал – фиолетовые глаза смотрят, и он не может позволить им потухнуть и отвернутся от него.
Это было недавно, несколько счастливых побед назад, когда мелкая шинигами, пронзив его своим мечом, отдала почти всю свою силу и часть души. А сейчас пыталась вернуть её себе. Отстранялась, отталкивала протянутую руку, жестко пресекала любые попытки объясниться. Фиолетовые глаза больше не следили за ним, и Ичиго горбился, тяжело опирался на Зангетсу, словно дрался впервые. Зачем ей то, что было давно отдано? Он ведь в протянутой руке взамен держал всю свою душу.
Не прикасаться? Не привязываться? Это стоило сказать раньше. Точнее, тогда говорить вообще не стоило, появляться в его жизни не стоило. Но что уж там. Теперь он понял. Таки сумел, таки снова взглянул в фиолетовые глаза и понял. Стало ясно, почему нельзя привязываться; стало ясно, почему отводила взгляд – трудно маленькой женщине прощаться с большим мальчишкой. Но она смогла. У неё всегда все получалось. Посмотрела на него пустыми, отчаянными глазами и исчезла. Буквально. Просто рассеялась. А он понял, что она хотела сохранить хоть часть души, истрепанной, болезненной, себе. Пока он робко, медленно тянул к ней руку, её душа уже давно обвилась талисманом вокруг рукояти его меча. Рукия опять оказалась быстрее и лучше.
Мир гаремника
В этом мире любовь играет важную роль в жизни человека. Чем больше людей тебя любит, тем сильнее твоя магия, и к тому же…
Варианты ответов: